6) крупные купцы и промышленники.

Г. Культурный класс:

1) дворяне вообще,

2) духовенство вообще,

3) чиновники вообще,

4) помещики вообще,

5) интеллигенция вообще.

Д. Аристократия низов:

1) зажиточные крестьяне,

2) квалифицированные рабочие,

3) казачество.

Е. Любые группы, признаваемые по тем или иным причинам в данное время вредными.

Все эти группы ставились к стенке постепенно, не оказывая друг другу почти никакой помощи. Жертвы были‚ разделены каждый думал «Бог не без милости, свинья не съест». А коммунистическая хавронья, слушая эти умные речи, методически чавкала одних за другими. Если бы всех этих обреченных осветил луч прозрения, если бы они поняли: «сегодня ты, а завтра – я», может быть, картина была бы иная. Встала бы дружная громада моритуров и задавила бы методических убийц. Но этого не случилось. Почему? Да потому, что то общее, что соединяло всех этих осужденных на гибель, тщательно от них скрывалось, искуснейшим образом затемнялось. И его не увидели, хотя оно было довольно ясно. Не нашлось мальчика из сказки Андерсена, который бы крикнул: «Тятенька, тятенька, да ведь все-то они русские». [41]

Общеизвестно, с какой лютой последовательностью проводился геноцид народов России строителями «счастливого будущего». В еженедельнике «Красный террор» от 1918 года читаем: «Мы теперь ведем борьбу не с отдельными личностями, а уничтожаем буржуазию, как класс. В документах по делу обвиняемого нет надобности искать доказательств, боролся ли он словом или делом с советским правительством. Прежде всего следует установить, к какому классу принадлежит обвиняемый, какого он происхождения, какое получил образование и чем занимается. Ответы на эти вопросы должны решить участь обвиняемого. В этом смысле и сущность красного террора». То есть если обвиняемый буржуй, то его надо убить без всякой вины. «Пусть буржуазия потонет в собственной крови!» – обычно заканчиваются разные летучие листики социалистической советской власти. Не даром же социалисты избрали для своего флага красный цвет, как знак крови, как символ кровопролития. Весь мир должен быть залит кровью, чтобы за «кровавой зарею», по их словам, встало солнце счастья людей – социализм. Но вот в России уже шестой год социалисты льют кровь потоками, залили кровью эту великую страну… Уже шестой год там горит кровавая заря, – а вместо обещанного счастья наступила темная ночь страданий и ужасов для рабочих и пролетариев, не говоря уже о простых смертных.

Дети «буржуев» не имели права на работу и на учебу в бывших – русских учебных заведениях нашей рухнувшей в одночасье империи. Многие с трудом скрывали свое «проклятое» происхождение, устраивались работать на черные работы. Страна превращалась в ад. Братоубийственная война, массовые расстрелы, голод, доходивший до людоедства, сыпной тиф, всеобщее доносительство, выявляющее «врагов народа». В искусственно образованный вакуум хлынули иноверцы и садисты-уголовники…

Будь проклят род того, кто нарушит масонскую клятву. Известно, что большевики и один из их лидеров Иосиф Джугашвили хорошо усвоил это правило, карая детей, внуков и правнуков своих врагов – «врагов народа»: «Мертвые умеют молчать!»

Может быть, Маркс прав, что бытие определяет сознание. Ничуть не определяет, а некоторых, безусловно, влияет. Более того, бытие не определяет сознание, но может навсегда искалечить его. Все сидели за одними партами и слушали одни и те же лекции в так называемых вузах. Однако все подумали по-разному… Многим кажется что солдаты все на одно лицо, многим, что китайцы. Допускаю, что китайцам на одно лицо кажутся все европейцы. Но это не так…

Помню, мы сидели в приемной худсовета на улице Горького, ныне Тверской. Какие одинаково унылые лица были у моих коллег, рядом с которыми стояли холсты, созданные по заказу кормильца многих советских художников, так называемого Худфонда. Из многочисленных клубов, как колхозных, так и фабричных, из санаториев и даже от Морфлота СССР стекались заказы на тематические картины, на портреты вождей, писателей, а иногда и просто пейзажи в обширную кормушку руководителей Художественного фонда. Руководители фонда, при котором был многолюдный и художественный совет, решали, кому можно поручить идущие из всех республик и областей долгожданные заказы.

Держал и я свои холст. Это было давно, когда я только что приехал в Москву и получил наконец право на прописку. Художники заходили, как больные к доктору, и выходили точно так же, кто довольный, кто – подавленный. И снова молчание ждущих. Снова выходит кто-то и говорит другу: «Ленина облагородить внутренней улыбкой, а Горький – не похож!» Другой: «Убрать облака и дать больше голубого неба». За заказы дрались и умирали. «Долго нам ждать?» – спросил я тихо у своего соседа, пожилого художника с угасшими глазами на больном и бледном лице. «Каждого держат столько, сколько им нужно, – как на допросе, если спешите – идите домой». В его ответе я уловил какую-то товарищескую нотку. Через пять минут, оглядев какой раз нас, которых было человек двадцать, снова шепотом сказал соседу, глядя на его небритую седую щетину щеки: «Странно было бы здесь представить с нами Врубеля или Сурикова, которые бы принесли работы на „совет“. На этот раз сосед агрессивно и, видимо, не желая говорить со мной огрызнулся, не поворачивая головы: „Пришел бы сюда сдавать работу Врубель или Суриков, с такой же рожей сидели бы, как и мы, тем более что здесь никому не нужны ни „Царевна Лебедь“, ни „Утро стрелецкой казни“. Совет Худфонда, естественно, не принял мою работу и сказал мне: чтобы иметь право получать и сдавать работу, надо быть членом СХ СССР. Мой приятель Коля Садуков, который вырвал для меня заказ, зная о моей непросветной нищете, очень расстроился, узнав, что исполненную мною картину „Ленин на фоне Кремля“ 1 метр на 2 совет „запорол“ – не принял. Члены совета бесцеремонно спрашивали меня, как, я получив тройку за диплом в Ленинграде и не будучи членом Союза художников, имею наглость претендовать на заказы Московского худфонда. Кто-то сказал, что мне никогда не дотянуться до образа Ленина. Коля Садуков с прискорбием комментировал: „Да старикашка, зря я старался для тебя – они тебя никогда не пропустят, ни за какие проценты. Ненавидят“. Глядя на мой холст, на котором был изображен, согласно заказу, стоящий во весь рост Ленин на фоне кремлевских башен, меланхолично добавил: „Придется мне сверху донизу переписать твоего Володьку! Ты никогда не почувствуешь стиля заказа Худфонда!“ Через несколько дней Коля Садуков, «поработав“ пару часиков, камня на камне не оставил от моего Ильича. На булыжниках Красной площади даже появилась ультрамариновая тень от солнца, а Ильич стал приветливо улыбаться. Совет без звука принял работу Николая Садукова, а Коля благородно поделился со мной гонораром. Вскоре он получил заказ на портрет Пушкина для клуба одного из совхозов нашего Подмосковья…

Единственный прямой наследник Пушкина

Я знал, как и многие, что сегодня живут и здравствуют многочисленные родственники великого русского поэта. Часть живет у нас, а больше, как мне говорили, за границей. И вот совсем недавно я случайно встретился с бывшим первым секретарем ЦК ВЛКСМ Виктором Ивановичем Мироненко и его очаровательной женой Ларисой, портрет которой мне довелось писать несколько лет назад. Он и она абсолютно не изменились с тех пор, сохраняя молодость и солидную респектабельность. «Виктор Иванович, – спросил я у Мироненко, – вы, наверное, стали банкиром». «Да что вы, – махнул он рукой, – сегодня я являюсь директором фонда грядущего двухсотлетия Александра Сергеевича». Я слышал от кого-то, что В. Мироненко участвовал в президентской кампании М.С. Горбачева, переспросил: «Какого Александра Сергеевича?» Мироненко серьезно посмотрел на меня: «Как какого, Александра Сергеевича Пушкина, разумеется, – великого русского поэта». Красивая большеглазая Лариса с присущим ей темпераментом начала рассказывать, что государство ныне не помогает не только Святогорскому монастырю, когда земляной оползень угрожает уничтожить могилу поэта, – но и главное: Пушкинскому дому, где в хранилище в числе бесценных рукописей великих русских писателей в угрожающем состоянии гибели находится собрание большинства рукописей Пушкина.